Глава 43

 

 

 

 

 

Больной Прибытько Алексей Семенович, 49 лет, доставлен в больницу машиной ­скорой помощи с диагнозом: «Инфаркт миокарда».

Поступил с жалобами на головные боли, головокружения, давя­щие боли в области сердца с иррадиацией под левую лопатку, общую слабость.

 Боли начались внезапно, носят ноющий и давящий характер, не проходят в состоянии покоя.

Считает себя больным в течение 5 лет, когда на фоне высоких цифр АД стали отмечаься боли в области сердца давящего и сжима­ю­щего характера, усиливающиеся после физической нагрузки.

Ухудшение состояния за последние два дня, когда появились вы­раженные боли в области сердца, они периодически усиливались, полностью не проходили. В анамнезе аденома простаты.

Состояние удовлетворительное. Пульс 80 в минуту, ритмичный. АД 150/80. Границы сердца расширены влево на 2 см, тоны слегка при­глушены, акцент 2 тона на аорте. В легких перкуторно без патоло­гии, рассеянные сухие хрипы с обеих сторон. Язык чистый, живот мяг­кий, безболезненный. Печень и селезенка не увеличены. Отеков нет.

Диагноз: прединфарктное состояние. Атеросклероз аорты и ко­ронарных сосудов. Атеросклеротический кардиосклероз. Н_0-1. Гипер­то­ническая болезнь II ст.

 

- Алексей Семенович, расскажите мне о вашей болезни, как она началась?

- Раньше я был здоровым. Я работал на паровозе. И работал кочегаром. Это тяже­лый физический труд. Работал я в Арчеде. И до сих пор мне обидно, что мне не поставили то, что положено. Ведь мне по общему заболеванию поставили. А я до сих пор, ведь у меня написано, но все в министерство не отсылают. Есть люди всякие и все, как говорится, есть от и до.

- Так вы мне расскажите о болезни.

- Вот она и болезнь также. Был я здоров физически, вообще здоровый, мне так гово­рили: «Сердце у тебя – наковальня». Это медицинское заключение у меня было. Два раза в год проходил комиссию, это было когда работал на паравозе, то есть весенняя комиссия и осенняя комиссия. Нездоровых там не держат. Вот призывают меня в из Арчеды в ряды Красной Армии, пишут: «годен к строевой службе». И так как я был железнодорожник, то я и пошел в железнодорожные войска. Окончил я полковую школу здесь, волгоградскую. Опять тысяча комиссий, сами знаете, чтобы попасть в полк, надо вполне быть здоровым. Потому что очень большие физические нагрузки, тренировки и потом людьми надо коман­довать, это тоже. Потом я попадаю в плохие условия, на Дальний Восток. Попадаю – дале некуда. Это выход на Японское море, Желтое море, залив Петра Великого, Тихий океан, дале земли нашей нету, это значит дале граница вот Корея, Япония и Советский Союз. Вот я в те условия попал.

- И как же вы заболели?

- Попал, значит, я в те условия. В палатке жил. Дожди повторялись, там еще вред­ные такие дожди проходят. Вот вдоль границы и идут все время дожди. Голо, как-то, хо­лод­но.

- Алексей Семенович, вы мне про болезнь свою расскажите.

- Так вот и началось все оттуда. Да. Вот и нам дают задание, поднять на той стороне затонувшую лодку. Вроде баржу. Вот и начали мы подъем этот вести. День и ночь в воде, как говорится, на нас сверху льет, снизу льет. На границе никаких вам костров никто не разрешит делать. Ну мы понимаем, все мы люди грамотные. И так повседневно. До тех пор, пока у меня ноги стали отказывать. Попал я в госпиталь. Полечили меня, подковали и снова вернули. После этого я еще долго служил. Попал в Забайкальский край на одну стан­цию. Это там вечная проходит мерзлота, и опять жил я в блиндажах. Топить нельзя в связи с тем, что в стенах и потолке лед, и если топить то они начнут таять, можно подавить лю­дей. До определенной температуры держишь, а дальше нельзя. Утром встаешь, а вода пря­мо замерзает.

- Ну так как же вы заболели?

- Вот ходил когда в наряд, а там когда идешь, порядок такой: расписываешься в жур­нале. Во-первых, соответствующие комиссии проходишь и неоднократно. Медицин­скую, моральную, всех родителей там, кто тебя крестил, где родился, ну короче все, потому что некоторые могли не подойти. Потому что уходишь ты и уже сам себе хозяин, можешь, что хочешь. Там ведь больше нет никого.

- Алексей Семенович, все-таки о болезни вашей расскажите.

- Вот оттуда и началось. Когда я ушел, как меня прихватило. Собственно, лодка, мы все в ней сидели и как она начала тонуть. И был октябрь месяц, даже ноябрь уже, ледок стал, и вот по этому ледку добрались на берег. А здесь добрались, документов никаких нет, пока выслали мне все, долго было, вот, значит, так и пошло дело.

 - Какое дело?

- Ну заболевание. Ноги стали у меня отказывать.

- Они что же болели?

- Ага. Болеть стали и ходить перестали.

- Что опухали ноги?

- А вот я вам не скажу, честно, не помню.

- Краснели ноги?

- Не могу честно сказать.

- Лихорадка была?

- Ага, трясло. Трясло все время, постоянно, и трясло, и трясло. Да вообще нас всех очень трясло. Вот всех, кто там находился. Болото там и гнилые места. Там людей никаких нет, кроме военных. Так и называется это «Гиблое место».

- Так, значит, отказали ноги. И куда вы попали?

- А меня, значит на это, на самолет и отправили прямо в госпиталь. Там меня, зна­чит, подлечили, грязи принял я, ну вроде восстановилось. И вновь отправили служить. По­с­ле этой службы дослужил я, и переправили меня в Забайкалье, на вечную мерзлоту. Вы­полнять приказ. Это был большой приказ. День и ночь значит, выполняли мы его. И у меня обострение повторное.

- Снова ноги заболели?

- Да, ноги там, руки стали, поясница болела, вообще головные боли появились. Вот так я попал в госпиталь. И уже оттуда меня домой, казалось бы надо было демобилизовать­ся мне, я хотел в армии остаться, у меня никого, ни папы, ни мамы нет, я в интернате вос­пи­тывался, но в связи с тем, что сказали мне, что мы не можем оставить, так как ты уже не годный. Вот мне и записали «не годен к строевой, во время войны годен к нестроевой», а в мирное время не годен и демобилизовали. Ну, пошел работать, у меня же никого нет. Ну работал.

- Кем?

- Слесарем-инструментальщиком пошел.

- Чувствовали себя как?

Да так. Год тянул, а потом у меня поясница болеть стала и ноги, и плечи, и хруст в суставах, вот как у меня ноги работают, слышите, вот я сейчас буду сгибать суставы, вот хруст. Все у меня так суставы и мышцы и все, особенно, как похожу.

- Это в каком году было?

- В 54-м году я еще работал. Год отработал. Но все хуже и хуже. И вынужден был обратиться к врачам. Но получилось так, что ни в армии, ни на гражданке. Хотя я был пря­мо от паровоза. И мне бы поехать, а в паспорте листок, что надо идти, явиться. Ну я позво­нил в депо, что вызывают в военкомат. Ну вызвали и забрали. И пошел я служить. Вот так. Не сложилась у меня жизнь.

- Ну а дальше как было?

- Потом у невропатолога я лечился, голова у меня вся болела, звенела. До этого у ме­ня, значит, была, как говорят от погружения в воду, вот церебральная какая-то контузия. Мы погружались в воду, туда значит, и там выполняли работу.

- Так что, в водолазном костюме?

 Да, да, да. Промывали корпуса, чтобы их поднимать. Но в связи с тем, чт горный поток очень массивный, течет сильно, мы не смогли.

- Вас что ударило, сознание теряли?

- Да вот я сейчас и не могу, или же под водой, или уже когда вытащили. Когда у нас лодка перевернулась ... я только не могу до сих пор связать, как это все получилось. К тому же я помню, как сейчас, ну вот сегодня, я помню, мы приходим, там пост, там специальная красная шнурованная книга, потому, что прежде еще чем это, надо иметь справку ...

- Подождите, Алексей Семенович, иначе нас опять с вами в сторону уведет. Значит лечились вы у невропатолога в 54 году ...

- Вот американцы тогда бактериологическое как раз бомбили оружие и нам всем спе­циальные делали противоуколы, потому что без этой справки мы не могли туда идти. Вот я сейчас не помню, какие названия, короче – очень тяжелые уколы, вот под лопатку. Через каждые две недели их возобновляли. Вот две недели проходит через две недели опять. Вот подполковник там, не помню, что ли стоял, начальник. Вот подходишь, и сразу ему эту справку, документы все отдаешь, это естественно, докладываешь, что ты в такое-то время ушел, ну и потом значит. А в последний раз мы не смогли вернуться как положено, мы не вернулись. Вот в чем дело. Вот так оно и получилось.

- Значит в 54-м году вы ходили к невропатологу, у вас болела голова?

- Ага, болела сильно.

- Так. Что дальше было?

- Она меня направила почему-то к психиатру. До сих пор я на неё обижен за это. И как меня заковали там в эти тиски. Именно в тиски. Я очень не глупый человек, очень ум­ный, эрудированный, ну не хочу говорить. Сковали, сковали меня в тиски. Исследовали, а зачем? Вот так они меня и держат на учете, до сих пор. Как попал туда, так и держат.

- А тогда в психиатрической больнице вы долго лечились?

- Нет, я всего-навсего три раза только у них лежал и то не надо было, для ихнего соб­ственного интереса только, им надо было.

- Скажите, Алексей Семенович, а чем они вас там лечили?

- Если вы только врач, настоящий, или даже доктор, или даже кандидат наук там, поймите, это была глубокая, глубокая ошибка.

- Вот я и хочу понять. Так чем же они вас тогда лечили?

- Это ведь можно умного любого свободно сделать дураком. Это я уверен совер­шен­но. Если тебя посадят ... вы извините, слезы это так, от пережитого, как вас звать?

- Эдуард Романович.

- Так, очень приятно, Эдуард Романович, так поймите, что если у вас каждый день долбить, что вы сумасшедший, так рано или поздно любой, даже врач, работающий там, приобретает те навыки. Это я знаю.

- Это вы точно заметили.

- Вот я не хожу. Кроме как вызовут они сами.

- А вызывают до сих пор?

- Вызывают, есть у них такое положение.

- А какую болезнь они вам поставили, психиатры, Алексей Семенович?

- Они поставили, у меня они видите как поставили, у меня когда оказалось, что ни армейских документов, ни гражданских. А все же детдомовец, у меня никого нет, сослаться сразу же не на кого. Если бы я мог сказать, там папа или мама. Хотя и стыдно сейчас это го­ворить, но все же это правильно. А я приехал, одну девушку я знал, так мы и стали с ней жить. Я её до армии еще знал, когда в Арчеде работал, сама она сталинградка. Ну как оно получилось? Как оно получилось? Если бы я врача не послушал, надо было все-таки не по­слушать. Она мне говорила, ходила.

- Так какой же диагноз вам поставили психиатры?

- Да видите, поставили, когда я написал в Москву, собственно не я написал, люди на­писали, я же ничего не получал, никакой пенсии и мне, есть у меня такой документ, в ко­пии, они написали: «психоз вызывается ревматическим явлением», если я не ошибаюсь. Да­же дословно или чуть не дословно. Но, примерно, вот так, такого характера. Вот они, значит, как охарактеризовали. Это мне прислали из Министерства вооруженных сил, под­пи­сано генералом-майором, который сейчас, наверное бог наш. Вот. Ну теперь, вот, когда прошло много лет, то мне казалось, ведь я выполнял то задание или приказание, мне по пра­вилам должны были не поставить, как говорится, «общее заболевание», а «при выпол­нении боевого задания» или там «при выполнении служебного задания». Так как я ходил в другую сторону, без приказа я же никак не мог туда сам. Это уже я сам так думаю, но все стесняюсь, а вдруг не так, а вдруг попадет к какому-нибудь. Вот я раз написал, а он мне бац, что, мол, у вас все документы в порядке, что вы являетесь Прибытько Алексеем Семе­новичем, ну все также и больше ничего.

- А когда у вас с мочевыми делами начались непорядки?

- Вот тогда как раз и началось с мочей. Когда я там попростывал, на Дальнем Вос­то­ке, вы представьте. Сейчас я вам представлю картину и вы обрисуете. Сегодня я в воде, при­хожу я в палатку в воде, сушится негде, ну что – палатка. Утром опять одеваю мокрое. Там ветры такие невыносимые. Вот как раз мы были, где Голубая сопка, где стыкуются Японское море и наше. Здесь постоянно ураган, а здесь вот так проходят ...

- И что, рези при мочеиспускании появились?

- Ага. И так они и остались  и до сих пор.

- Это что же уже почти 30 лет?

- Да, и как я мучаюсь! Кто бы знал! И танцую, и плачу, и кричу! И бока у меня начи­нают болеть, бока, вот я говорю, единственное я спасаюсь, да, я вам не говорил, или  в Тру­скавец еду, или в Железноводск, промоюсь хорошенько, это помогает. На какой-то опреде­ленный срок.

- Вы у Самсановича несколько раз лежали? (Это ведущий уролог города).

- Несколько раз. Но вот как-то или неудачно, или я такой уж неудачный. Они зна­чит, Юрий Петрович, который только что окончил как раз, сейчас-то он хороший, и он мне вот здесь разрезал, значит уздечку. Разрез он сделал, но забыл это, тампон туда вставить, или другое что-то расширяющее,  я не знаю, но я уже до того дошел, что кажется всю ме­ди­цину, до тонкости начинаю знать. Что-то надо сделать, чтобы был лоточек. Чтобы мне было легче мочиться. А то тогда было, а нынче и вовсе все заросло. И я теперь мочусь толь­ко, когда напор у меня большой. А позывы у меня часто, там внутри у меня скребет все время. Ну, последнее время, когда меня смотрят, говорят, что-то в мочевом пузыре нашли, но до этого никогда ничего не находили. Но я думаю, раз постоянно там остается, может там образоваться камушек какой, закономерность такая.

- Понял. Теперь, Алексей Семенович, расскажите, как вы теперь мочитесь?

- Это мучительно, очень мучительно. Причем это же все на нервы действует, на пси­хику, травмирует, и на саму жизнь. И потом что, бока, вот бока у меня редко-редко когда не болят. Потому что моча там скапливается постоянно. Собственно мои почки и работают, постоянно в своей грязи копаются, хотя почки у меня отличные. Это я уже проверял неод­нократно. Но стали сдавать. Был я последний раз в Трускавце и там специально прибор, который регистрирует, да, они мне сказали, уже начинается. Ну, конечно,  в связи с тем, что моча полностью не выходит. Стали они проверять у меня реакцию. Ну вообще у меня в моче кислая реакция.

- Алексей Семенович, а когда у вас сердце заболело?

- Да вот, наверное, от всех этих предряг.

- А когда вы свое сердце почувствовали впервые?

- Давно.

- Ну сколько лет?

- Да я как-то не скажу. Вообще-то я физически был крепким всегда. Поболит – пере­станет. Теперь все комиссии прошел, говорят, здоровое сердце, может идти в армию.

- И как же оно теперь болит?

- А вот так. Несколько лет уже. Только от нервов. Ну, был у меня удар, может быть это тоже. У меня перебито плечо левое, ключица.

- Это когда было?

- Это было в 53-м году. Все-все с этого.

- А сердце вы стали чувствовать с какого времени?

- Сердце стал чувствовать. Лет, наверное ... ну, обычно, как я расстроюсь, так оно и заболит.

- И как же оно болит, когда расстроитесь?

- Боли.

- В каком месте?

- Вот тут в основном, под лопаткой, вот так. Тут (показывает чуть выше верхушки) не так сильно, не так, я даже и не могу сказать, а в апреле в госпитале лежал, у меня уже и перебои были большие. Вот потом мне полечили, и до этого, я бы сказал, что не надо бога гневить, ну там бывает конечно, но безусловно, как говорится, хорошо было. А потом опять. Вот значит у меня дочка, я один остался, жена уехала к внуку, и дочка рожать нача­ла. А она тоже видать, такой  характер, Прибытько, все терпела, потом уже, когда начала она, меня прямо и резануло.

- Это когда было?

- Ну вот, примерно, две недели. Вот так резануло. Я ей: «Ну что же ты раньше не сказала, что же ты стеснялась отца, ведь отец же поймет, он уже пожил на свете». А тут я заметил, она бегает и бегает, у неё же воды отходят, а она бегает и бегает. Ну что же, ду­маю, такое, что-то не то. А потом, когда она закричала, я уже понял, скорую побежали вы­зывать, вот тут меня сердце и схватило. И вот все эти две недели оно, как говорится, дер­жало меня. И никак не отпускало. Я принимал дома интенкордин, сустак принимал, корди­амин. Корвалол ни в коем случае нельзя, от него плохо делается, но эту патологию я уже хорошо знаю.

- А как интенкордин помогает?

- Вот я выпил кордиамин, но что заметил, может это мое субъективное, конечно, но даже и объективное, но мне кажется, вот теперь кордиамин мне нельзя. Вроде какую-то се­кунду поможет, а потом, мне кажется, повышается давление. Не знаю, может быть это я чувствительный такой.

- А интенкордин как?

- Интенкордин неплохо, не так уж плохо, нет.

- А сустак?

- Сустак хорошо. Сустак это здорово.

- Что снимает боль?

- Снимает.

- Быстро?

- Да, минут через 30.

- А сами они так быстро не проходят?

- Совсем не проходят, все равно остаются.

- Целый день могут продолжаться?

- Целый день, вот может раздирать душу и все. Это уже по вашей части. Вы больше здесь понимаете.

- А скажите, пожалуйста, кроме этих лекарств, вы от нервов что-нибудь прини­маете?

- Откровенно говоря, стараюсь поменьше. Вот раньше, в молодости, так мне внуша­ли, что надо, очень много принял, страсть сколько, может это даже и погубило меня.

- А когда вы в последний раз в психиатрии лежали?

-  Давно. Я не помню уже. Я только прихожу теперь к нему, приду, отмечусь, мы с ним всегда здороваемся. Вы знаете, я с ним нашел такой контакт, что он меня тоже понял. Но он тоже не в силах. Я хотел сперва, добивался, вот сколько нервов потратил, чтобы ме­ня сняли, примерно лет десяток потратил, но, оказывается, что туда ворота широковаты, а оттуда поуже, и тогда, когда у меня братишка работал врачем, он сейчас психиатр, то, ког­да он все это подытожил, то он мне сказал: «Алексей, не рвись, не надо ничего этого, успо­кой свою душу, какой ты есть, такой будешь». А там!? Вот так он мне сказал. Ну я вроде успокоился, как это говорится, смирился, называется.

- Алексей Семенович, а приступы, припадки у вас раньше не бывали?

- Бывали, но не полностью, чтобы без сознания.

- А в чем они выражались, эти припадки?

-  А в чем они выражались? Выражались в том, что я не помню, что говорил, что де­лал. Отчетные действия мало давал. То есть мог ... но это, видите, любого человека можно, когда знал, что это не так, а так. Это постепенно произошло, не вдруг. Хотел я тоже быть врачем, между нами говоря. И мой брат учился на врача, я окончил с ним все, что он проходил, все, что он прочитал, я вместе с ним прочитал, и друг другу вопросы задавали. Это я вам немножко приоткрою, почему я все так тонко знаю, я очень понял, что это ошиб­ка большая была, но вы знаете ... как можно. А теперь уже я старше, стоит ли? А вот стоит.

- Вы плачете легко?

- Нет, нет этого. Ну, если кино о войне или еще что, тогда конечно, это уж никак не удержать ...

- Алексей Семенович, вы очень хорошо помните все детали того времени. А вот о вашей теперешней болезни, о сердце, например, там ничего не помните. У вас что, память стала ухудшаться?

- Да, очень ухудшилась память. Старое все помню, и войну, и как помогали, и через линию фронта совсем пацаном приходилось переходить, я же многое перенес. Я не хочу го­ворить, кто я и что я, что я такой уж герой, но во всяком случае, я же в армии был, не гу­лял, не пил. Да и водки у нас не было. Там с этим очень строго было.

- А когда память стала снижаться?

- Ну, наверное, в связи с вот с этим, вот всем.

- А травма головы была у вас?

-  Да ведь как знать, если бы я на войне был, тогда другое дело, а так здесь под воло­сами у меня большой след на голове был, он и остался.  Я, в принципе, здесь, видите ли, не могу сказать, случилось или нет. Но это, наверное, и не важно, было чего или не было. Да­ли мне вторую группу инвалидности и все. Я с тех пор поменял много-много специальнос­тей. И не то, чтобы ничего не получалось, но если бы меня поняли тогда, когда я первый раз попал.

- Куда?

- К психиатру.

- А не помните, как и при каких обстоятельствах вы первый раз попали к психиатру?

- Я вот точно бы не сказал. Это в общем, была, кончно, случайность. Это было в гос­питале, между прочим. Вот. Я до сих пор не могу, главное, осталось мне до выписки всего. Ну, так каждый человек может попасть. Случай какой-то. Я пришел в госпиталь в связи с ногами. Как сейчас помню, у меня поясница и ноги болели. И мочиться мне было плохо. В связи с тем, что и простыл я. И мне вот это прожигание делали мочеиспускательного кана­ла, прямо накаляли и прижигали, я кричал, но делали. И с тех пор я мучаюсь, только после промываний почек легче становится. Вот и все и к одному, а вот это, я вернусь к тому, что вы хотели, я знаю. Короче так, вышли мы гулять, и вдруг ни с чего, ни с того, мне кажется, солдат там был, работал он при госпитале или что, но или он обозвал меня, или оскорбил, а говорю, ну вроде так, по-солдатски говорю, ты тут отираешься, ты бы там поотирался, там бы послужил, тогда бы узнал. Ну вот, что-то такое произошло, вдруг он чего сказал, или как, появились врачи и сестры и под этот шумок, вот когда я сказал, что ты может быть, вот первое мое сказанное, наверное, неправильное, то есть оно может быть правильное, но не надо мне этого было говорить ...

- Дипломатом надо быть?

- Нет, матом я его не посылал, я не матом. Но немножко я не так, надо было по дру­гому сделать. А они раз, и перевели меня в другое отделение. Я стал протестовать, я гово­рю, нормальный человек, почему вы меня перевели. Ну, где-то я, конечно, возмущался. До­ныне я не забуду укол, чтоб им трижды было, как говорится, перевернуться, хотя я им не желаю ничего, но как взяли вот сюда (показывает на передние поверхности бедер) и сдела­ли два укола в мышцы. Долго нельзя было ходить после этих уколов, года полтора они у меня болели. Никогда не забуду. Короче говоря, так получилось, что они меня, я здоровый был вообще физически, но их много было, конечно, связали, а между, значит давить стали, прямо сюда на горло. Конечно, другое, ну если бы, как говриттся, бить по-настоящему, это еще вопрос, может быть другое, конечно, но если на одного пятнадцать человек, пять- шесть можно было бы еще как-нибудь справится.

- А управились бы?

- В тот период, ну а как же, наверное, управился бы. Физически я очень был здо­ро­вым. Но дело в том, что в этот вот период, я никогда им не забуду, как я начал до­биваться и так и не мог добиться ничего, вот. А потом доктор, который меня лечил, как его вызвали в Москву, а этот не знал, и прошел какой-то период, я добивался и ни­как не мог добиться, так я и не смог добиться, так и не смог. Потому что туда во ..., а оттуда во ... но если на это смотреть с точки медицины, то тут я могу, давайте бесе­до­вать, тут другое дело».

  Эта беседа очень четко выявила и многословие больного и уход от конкрети­за­ции своего заболевания, и повторное, как бы по кругу, движение мыслей. Только после его рассказа мы обнаружили рубцы на волосистой части головы. Приглашенный пси­хи­атр определил заболевание, как «отдаленные последствия черепно-мозговой травмы с выраженными изменениями личности». Оказалось, что больной уже более 20 лет име­ет инвалидность 2 группы по психическому заболеванию. Диагноз ИБС мы отверг­ли сразу, проведенное исследование подтвердило это впечатление.

А теперь сравните этот рассказ с той записью анамнеза в истории болезни, с кото­ро­го мы начали эту главу. Когда я плохо вбиваю гвоздь в стену, мне, как минимум, нужно яс­ное понимание, что я это сделал плохо. И тогда появляется надежда, что, может быть, в сле­дующий раз, я это сделаю лучше. Это условие недостаточное, но необходимое. Без него я буду только портить: и гвозди, и стену.

 Ишемическая болень сердца стала модным диагнозом. Боли в сердце - стенокардия часто становится условным рефлексом. А если еще на ЭКГ имеется хоть какое-нибудь от­клонение от прокрустовски понимаемой нормы, диагноз считается несомненным. А сту­ден­ты и молодые доктора не любят сомневаться. Им кажется, что сомения подтачивают уверенность и уменьшают силу. Так приятно демонстрировать решительность, четкость, определенность. Нужны десятилетия, чтобы осторожность и осмотрительность не считать признаками слабости. А к скепсису их надо приучать спозаранку. Как писал Эрвин Гаргафф: «В одном я уверен: у настоящего учителя ученики должны быть еретиками». Вчера транс­портировка больного инфарктом миокарда считалась ошибкой, сегодня это правило. Зав­трашняя парадигма послезавтра станет заблуждением. И мы должны приучать учентков к мысли о временности наших истин («Истина – дочь време­ни, а не авторитета»), к готов­нос­ти переоценить и переосмыслить те знания, которые мы им дали.

Еще у Лессажа почти триста лет назад в «Хромом бесе» Асмодей говорил:

 

« ... вот Смерть является перед вами; громадная стая зловещих птиц, возглавляемая ужасом, летит впереди неё и возвещает её появ­ление скорбными криками. Неумолимая рука Смерти вооружена стра­ш­ной косой, от взмахов которой падают поколение за поколением. На одном её крыле изображены война, чума, голод, кораблекрушения, по­жары – все гибельные бедствия, ежеминутно доставляющие ей новую добычу; на другом крыле видны молодые врачи, которые из её рук по­лучают докторскую степень и дают ей при этом клятву: всегда дер­жать­­ся теперешнего способа лечения».

 

Пикантная деталь: и докторскую степень врачи получают из рук самой Смерти.

Стефан Цвейг в очерке «Совесть против насилия» писал об ученом теологе Себасть­яне Кастеллио, который около четырех с половиной веков назад написал книгу: «О высо­ком искусстве сомнения». Если бы сегодня мы лучше обучали наших учеников этому вы­со­кому искусству, может быть число ошибок стало меньшим.